КАК ВЫРОСЛИ НАШИ КРЫЛЬЯ
— Напоминаю тебе, что все выводы
надо основывать на опытах, а не на одних утвераідениях, что было бы слишком просто. И тогда ты скажешь: эксперимент. Леонардо да Винчи
— Сперва оперись, а потом уже
в высь. д/ Горький
„Если тяжелый орел на крыльях держится в редком воздухе, если большие корабли на парусах движутся по морю, — почему не может и человек, рассекая воздух крыльями, овладеть ветром и подняться на высоту победителем?"
В одной из своих старых тетрадей прочел Леонардо эти слова, написанные пять лет назад. Рядом был рисунок: дышло, с прикрепленным к нему круглым железным стержнем, поддерживало крылья, приводимые в движение веревками.
Теперь машина эта казалась ему неуклюжей и бе зобразной.
Новый прибор напоминал летучую мышь. Остов крыла состоял из пяти пальцев, как в руке скелета, многоко
юнчатых, сгибающихся в суставах. Сухожилие из ремней Іубленой кожи и шнурков сырого шелка, с рычагом и іайбой, в виде мускула, соединяло пальцы. Крыло поды — іалось посредством подвижного стержня и шатуна. На — Ірахмаленная тафта, не пропускавшая воздуха, как пере — она на гусиной лапе, сжималась и распускалась. Четыре (рыла ходили крест-накрест, как ноги лошади. Длина
их — сорок локтей, высота подъема—восемь. Они откидывались назад, давая ход вперед, и опускались, ‘поды — ріая машину вверх. Человек, стоя, вдевал ноги в стрелена, приводившие в движение крылья посредством шнуров, блоков и рычагов. Голова управляла большим рулем р перьями, наподобие птичьего хвоста.
Птица, прежде чем вспорхнуть с земли, для перрого размаха крыльев должна приподняться на лапках: камен-
4 Занимательная авиация
ный стриж, у которого лапки короткие, положенный и землю, бьется и не может взлететь.
Две тростниковые лесенки заменяли в приборе ПТИЧЬ! лапки.
Леонардо знал по опыту, что совершенное устройств! машины сопровождается изяществом и соразмерности всех частей: уродливый вид необходимых лесенок смуща. изобретателя.
|
Рис. 19. Собственноручный эскиз Леонардо да Винчи: другая ков струкция летательной машины, — тоже с бьющими крыльями. |
Он погрузился в математические выкладки: иска.1
ошибки и не мог найти. Вдруг со злобой зачеркну; страницу, наполненную мелкими, тесными рядами цифр, на полях написал: „Неверно!** и сбоку прибавил руга тельство большими, яростными буквами: „К чорту 1“ Вычисления становились все запутаннее; неуловима: ошибка разросталась.
Пламя свечи неровно мигало, раздражая глаз. Кот, успев ший выспаться, вспрыгнул на рабочий стол, потянулся выгнул спину И начал играть лапкою с изъеденным молью чучелом птицы, подвешенным на бечевке к деревянной перекладине, — прибором для определения центра тяжести при изучении полета. Леонардо толкнул кота так, что тот едва не упал со стола и жалобно мяукнул.
— Ну, бог с тобой, ложись, где хочешь, только не мешай.
Ласково провел рукою по черной шерсти. В ней затрещали искры. Кот поджал бархатные лапки, важно улегся, замурлыкал и устремил на хозяина неподвижные зеленоватые зрачки, полные негой и тайной.
Опять потянулись цифры, скобки, дроби, уравнения, кубические и квадратные корни.
Вторая бессонная ночь пролетела незаметно…
Вернувшись из Флоренции в Милан, Леонардо провел целый месяц, почти не выходя, в работе над летательной машиной…
* *
*
— Как вы думаете, Андреа,—спросил Бельтраффио,— скоро ли мессэр Леонардо кончит машину?
— А бог его знает, — ответил Саланно, насвистывая песенку и поправляя атласные, шитые серебром отвороты новых башмаков. — В прошлом году два месяца просидел, и ничего не вышло, кроме смеха. Этот косолапый медведь Зороастро пожелал лететь во что бы то ни стало. Учитель его отговаривал, но тот заупрямился. И, представь, взобрался-таки, чудак, на крышу, обмотал себя по всему телу связанными, как четки, бычачьими да свиными пузырями, чтобы не разбиться, если упадет, поднял крылья и сначала вспорхнул, — ветром его понесло, что — «I, — а потом сорвался, полетел вверх ногами — и прямо з навозную кучу. Мягко было, не расшибся, а только все пузыри на нем сразу лопнули, и такой был гром, как от пушечного выстрела, даже галки на соседней колокольне испугались и улетели. А новый-то наш Икар ногами болтает в воздухе, вылезть не может из навозной кучи!.. [7]
* *
*
А Леонардо все еще сидел, согнувшись над рабочим столом.
Ласточка влетела в открытое окно и закружилась в комнате, задевая о потолок и стены; наконец, попала в крыло летательного прибора, как в западню, и запуталась в сетке веревочных сухожилий своими маленькими живыми крыльями.
Леонардо подошел, освободил пленницу, бережно, так, чтобы не причинить ей боли, взял в руки, поцеловал в шелковисто-черную головку и пустил в окно.
Ласточка взвилась и потонула в небе с радостным криком.
„Как легко, как просто!“, подумал он, проводил ее завистливым, печальным взором. Потом с брезгливым чувством взглянул на свою машину — на мрачный остов исполинской летучей мыши.
Человек, спавший на полу, проснулся.
Это был помощник Леонардо, искусный флорентинский механик и кузнец, по имени Зороастро или Астро да Перетола.
Он вскочил, протирая свой единственный глаз: другой вытек от искры, попавшей в него из пылающего горна во время работы. Неуклюжий великан, с детским простодушным лицом, вечно покрытым сажей и копотью, походил на одноглазого циклопа.
— Проспалі — воскликнул кузнец, в отчаянии хватаясь
за голову. — Чорт меня побери! Эх, мастер, как же вы не разбудили? Торопился, думал, к вечеру и левое кончу, чтобы завтра утром лететь… —
— Хорошо сделал, что выспался, — молвил Леонардо. — Все равно крылья не годятся.
|
|
— Как? Опять не годятся? Ну, нет, мессэре, воля ваша, а я этой машины переделывать не стану. Сколько денег, сколько труда! И опять все прахом пойдет! Чего же еще? Чтоб на этаких крыльях да не полететь! Не только человека — слона подымут! Вот увидите, мастер! Дозвольте разок попытаться, — ну, хоть над водой! Если упаду, только выкупаюсь; я ведь плаваю, как рыба, ни за что не утону!’
Он сложил руки с умоляющим видом.
Леонардо покачал головой.
— Потерпи, друг! Все будет в свое время. Потом..
— Потом! — простонал кузнец, чуть не плача.—Отчего же не теперь? Право же, мессэре, ну, вот, как бог свят полечу!
— Не полетишь, Астро! Тут математика…
— Так я и знал! Ну ее ко всем дьяволам, вашу математику! Только смущает. Сколько лет корпим! Душо изныла! Каждый глупый комар, моль, муха, просто господи, поганая, навозная, и та летает. А люди, как черви, ползают. Разве это не обида? И чего ждать? Ведь вот они, крылья! Все готово; кажется, взял бы, благо — словясь, взмахнул, да и полетел, — только меня и видели
Вдруг он что-то вспомнил, и лицо просияло.
— Мастер, а мастер? Что я тебе скажу! Сон-тс я какой видел сегодня. Удивительный!
— Опять летал?
— Да. И ведь как! Ты только послушай. Стою будто бы среди толпы в незнакомой горнице. Все на меня смотрят, пальцами указывают, смеются. Ну, думаю, если теперь не полечу—плохо. Подскочил, руками замахал изо всей мочи и стал подыматься. Сперва трудно, словно гора на плечах. А потом все легче, да легче; взвился, едва головой о потолок не стукнулся. И все кричат: „Смотрите, смотрите, полетел!" Я прямо в окно, и все выше да выше, под самое небо, только ветер в ушах свистит. И весело мне, смеюсь: почему, думаю, прежде не умел летать, разучился, что ли? Ведь, вот как просто! И никакой машины не надо!